Он вышел из сутолоки вокзала и увидел пустынный прекрасный город. Было утро.
(А можно начать так, если пропустить поезд, пробуждение под мерзкую музыку-побудку вагонного репродуктора, очередь в туалет, надвигающийся за окном город с нищими домами-коробками и унылой грязью... и лицо в заплеванном зеркале в туалете - помятое, уже старое лицо... Начать так: "Жил-был я". И уже потом: "Он вышел из сутолоки вокзала и увидел пустынный прекрасный город".)
Было утро. Было раннее утро.
Он занял очередь на такси и, радуясь, как ловко, расто-ропно он все сегодня делает, отправился звонить на студию. И сразу дозвонился.
- Диспетчер Андреева, - ответил голос.
- Я... я писатель...
- Кто вы? Говорите, пожалуйста, громче!
Он, как обычно, бестолково объяснил, что он - автор сценария, приехал на картину "Варенька" и что ему должна быть забронирована гостиница.
- Секундочку... - сказала женщина. - Пока, к сожалению, ничего. Но этим занимается Бродецкий. Позвоните через час.
Он огорчился. Он загадал, что сегодня у него все будет ладно с самого начала. В последнее время от частых неудач он стал суеверен. Он позвонил Режиссеру домой.
- Алло! С приездом, парень! С гостиницей в порядке?
Он сразу понял, что Режиссер все знает, но ответил.
- Вот гады, - радостно сказал Режиссер. - Но вообще-то они не виноваты. Это сейчас на всех картинах такое положение с гостиницами. Конгресс какой-то.
- Я понял. Я - без гостиницы, но не потому, что не уважают твою картину.
- Парень, ты с какого года, ты с какого парохода? - засмеялся Режиссер. Эта дикая фраза означала у него почему-то шутку.
Договорились встретиться через час. Он позавтракал и через час был на студии. В вестибюле его встречал юный брюнет с радостно-развратным лицом. Это был Второй режиссер Сережа.
- Конечно, нету?
- Но ждем его с минуты на минуту, - весело ответил Сережа.
Все было как всегда. Режиссер не спешил, да и зачем спешить? Все в порядке - автор приехал, куда теперь торопиться? Он не осуждал Режиссера - снимать картину трудно и надо экономить силы. Сейчас Режиссер завтракал и экономил силы.
- Гостиницу ищут, - счастливо сказал Сережа.
- И скоро найдут?
- Скоро, - веселился Сережа. - Сам Бродецкий занимается.
И подмигнул. Самые обычные фразы он умудрялся произносить неприлично.
В вестибюль вошел еще один юный брюнет, постарше, но все с тем же хамовато-развратным лицом:
- Похудел, помолодел, зазнался!
Он с изумлением понял, что Сережин двойник обращался к нему. Откуда-то он знал этого типа... А может быть, и не знал. Может быть, просто видел в каком-то фильме. А может быть, и не видел. Может быть, даже тип его не знал... Здесь это было несущественно. Здесь была киностудия.
- Ну, как ты? - живо поинтересовался двойник.
- Я? Ничего.
- А вообще?
- Тоже ничего.
- Ну вот и хорошо.
И Сережин двойник сложил руки загончиком, поймал его голову, и они радостно расцеловались.
- Анекдот хочешь? Летят два кирпича с крыши. Один другому и говорит: "Что-то погода сегодня плохая". А другой кирпич отвечает: "Это ничего. Лишь бы человек попался хороший". Смешно... Говорят, ты что-то хорошее написал? Я не читал, но все хвалят.
- Спасибо.
- "Спасибо" в ж... не засунешь. Ты для меня когда написать думаешь? Мне нравится, как ты пишешь. Ты пишешь с х...м. Напиши про тренера. Ты видел этот японский фильм?
- Видел, видел.
Он боялся, что брюнет начнет пересказывать японский фильм.
- Ну где же ты? Мы все тебя ждем, а ты тут ля-ля...
В вестибюль вошел Режиссер.
- Хорошо выглядишь, парень. - Режиссер выставил руки знакомым загончиком, поймал его голову, и они радостно расцеловались.
И тотчас перед Режиссером возник Сережа-первый.
- Сережа - мировой парень, - сказал Режиссер. - Но у него маленькое хобби: ленив, болтлив и обожает удовольствия. Чувственен до озверения. Он у нас здесь - сектор сладкой жизни. - И добавил заботливо: - Что с его гостиницей, Сережа?
- Скоро будет. Бродецкий занимается...
Потом они мчались по бесконечному кругу-коридору... На этом чертовом круге все бежали, не забывая общаться на бегу. И Режиссер тоже общался:
- Здравствуйте! Автор приехал. Вытащил в кои-то веки. Смотри, как выглядит, - красавец! Ну еще бы, проживает сейчас на юге в городе-курорте, бары у них там, солнце утомленное, а мы с вами в таком климате живем - того и гляди снег пойдет... Главное сейчас нам с тобой переделать начало и конец. Здесь ты больше всего врешь. Ха-ха, отец, не обижайся... Здравствуйте! Это автор - вытащил в кои-то веки. Знакомьтесь. На юге проживает... Значит, о начале картины... Здравствуйте! А это - автор! Вытащил, живет на юге. Как Чехов, в ласковом солнце живет - вишь, какой кругленький, загорелый, а мы тут с вами на ладан дышим... Значит, о начале картины. Они у тебя знакомятся на эк... экс... на экска... латоре... Слово дурацкое. Но вообще-то красиво: ночь, поднимается абсолютно пустой эк... скалатор... и на нем двое. Только двое. И вот уже он познакомился с ней...
Он познакомился с ней, когда учился в университете.
Она шла впереди него в густой толпе к эскалатору.
Он сразу удивился, как прекрасно она шла, будто танцуя. Он обогнал ее, оглянулся и обрадовался прелести ее лица. Он заговорил. Когда он заговаривал с незнакомыми девушками, они или торопливо хихикали, или отвечали независимо-грубо. Но при том и те и другие заботились о произведенном впечатлении. А она не заботилась. И сразу поразила его этим. Он рассказал ей тогда какую-то историю, прекрасную историю, которую он где-то прочитал. Он тогда много читал. А она посмотрела на него круглыми зелеными глазами и сказала:
- А я этого и не знала...
Ему было с ней легко. Сразу легко. Он проводил ее домой, и она сама его спросила:
- Когда мы встретимся?
(- Я тебя пожалела тогда в метро, ты очень смешно выпячивал грудь, когда подошел ко мне. И я сразу все про тебя поняла... Мне стало тебя жалко, потому что ты был совсем один... один-один! А вот потом, когда ты меня проводил, уже не жалко... Потому что я подумала - ты и есть "кумир"... - Она засмеялась. - Понимаешь, у девушки странная привычка кому-то поклоняться. И как раз перед тобою закончилась неудачная любовь. Как положено дуре, сначала девушка жить не захотела. Ну а потом... воспряла духом, все косточки свои в порядок привела и дала себе слово со всеми "кумирчиками" завязать... Ха-ха-ха... Независимость и мужественность на повестке дня у девушки! И вот некстати появился ты.)
Но это все она говорила ему потом. И смеялась каким-то глупеньким смешком.
- Особенно мне не нравится ее первая фраза на экска... латоре. Понимаешь, это первая ее фраза! И она должна быть на сливочном масле!
Как все просто! Не будь того эскалатора, и не было бы перед ним Режиссера, Сережи, этого безумного коридора и всей его нынешней жизни.
Они дошли до двери, над которой висела табличка с названием картины - "Варенька". В комнате их встретил все тот же Сережа, оживленно беседовавший с молодой красавицей.
- Ты посмотри, - сказал Режиссер, - куда ни приду - всюду он! Только не в павильоне! Только не на работе!
Сережа весело хохотал.
- А это наша единственная, наша распрекрасная...
Девица покраснела.
- Когда я прочел сценарий, сразу сказал себе: ну, кто сможет ее сыграть? Только она... А это - автор. На юге живет, купается, пока мы с вами над его сценарием уродуемся.
Вошла Женщина с никаким лицом.
- Ведите ее в павильон, через пятнадцать минут начнем.
- Платье для "Длинного дня"? - спросила женщина.
- Утверждаем.
И Актрису увели.
- Платье, конечно, хреновое, - сказал Режиссер Сереже, - но лучше все равно не сделают. А ты все время болтаешь, болтаешь... Ну чего ты с ней болтаешь, все равно тебе она не даст. Лишь бы не работать!
Сережа заливался смехом.
- Для его жены я - жуткий тиран. Сережа говорит жене, что я его все время вызываю на ночные съемки.
Сережа умирал от смеха.
- Сережа, ты, по-моему, надолго здесь расположился, а зря: мы ведь с автором работать пришли. Ра-бо-тать! Я понимаю, ты забыл, что есть такое понятие...
Сережа все умирал от смеха.
- Так что, Сережа, сыграй в человека-невидимку - кино про него смотрел? Про книжку я тебя не спрашиваю - понимаю, здесь не читают книжек. Это - киностудия.
И Сережа исчез за дверью.
- Если три процента задуманного они выполняют - считай, ты счастливчик... Значит, о начале картины...
Режиссер походил из угла в угол, что означало раздумье. Он остановился у окна и зябко потер руки над батареей, как над костром, - это означало отчаяние.
- Жить не хочется и просыпаться ни к чему.
- Почему так?
- Остроумный вопрос. Ты там на солнечном пляже, а я тут уродуюсь по две смены, пытаюсь воспроизвести то, что ты написал. Может быть, в повести это все как-то выглядело, но когда мы начали снимать...
Это был ораторский прием. Каждый раз, когда Режиссер хотел что-то переделать в его сценарии, он начинал с такой трагической ноты. Это называлось "подавить противника".
- Редактора найти не могу. Соловейчик прочел твой сценарий и сказал: "Это ниже разговора". А Соловейчик - петербургский интеллигент в десятом поколении... Ну, хрен с ним, с Соловейчиком. На сколько приехал? На сутки, конечно?
Вообще он приехал на два дня. Режиссер об этом знал, более того, они так и договаривались. Но ему вдруг стало отчего-то неудобно, и он промолчал.
- Значит, на сутки приехал? Задержись. Работа нам предстоит с тобой большая. Речь идет о судьбе картины. В таком виде сценарий снимать нельзя. Нечестно. - Режиссер вдруг закричал: - Работа предстоит огромная! - И добавил нежно: - Что ты молчишь?
Он знал, что вся огромная работа сведется к тому, что Режиссер приведет его домой и, пылая от нетерпения, прочтет кусок текста, который сочинил сам, уже прочитал своей жене, и они с ней всласть насладились этим творением. Люди обожают заниматься не своим делом: комики пытаются быть трагиками, поэты - драматургами, драматурги - прозаиками, актрисы - играть мужские роли... Что ж тут особенного - Режиссер хотел писать.
- Что ты молчишь?
И еще он знал конец: устав от выматывающих споров, от заискивающих режиссерских глаз, от торопливых пришепетываний его жены ("Умоляю, верьте ему! Он талантлив! Мне неудобно об этом говорить, я жена, но он безумно талантлив!"), он, подправив самые ужасные фразы, согласится со всем, только бы уехать из этого сумасшедшего дома назад - к морю и солнцу... И Режиссер будет провожать его на поезд, они зайдут в ресторан и после на прощанье будут объясняться у поезда в творческой любви.
- Что я предлагаю... - В руках Режиссера появилась папочка. - Ну, сначала о мелочах. Мне очень понравилась такая фраза... я ее услышал в троллейбусе... ты ведь редко ездишь в общественном транспорте... значит, фраза: "Хоть плохонький, да свой". И еще: "Сижу одна и кукую"... И еще третья фраза... Вот черт, склероз... забыл! Но это все мелочи. Теперь главное: я не требую авторских, но то, что я придумал для финала... Когда я прочитал Вале... Ей плевать, что я муж, я слышу от нее иногда такие вещи...
- Я понял.
- Короче, мне неловко говорить, но словечко "гениально" мелькало. - Режиссер засмеялся. - Итак, читаю новый финал нашей картины. Повторяю, авторских не требую.
И Режиссер замолчал.
- Ну и что же ты не читаешь?
В ход опять пошла батарея - Режиссер зябко потер руки над воображаемым костром.
- Короче: я все время думал, почему у тебя она погибла?
В комнату заглянул Сережа.
- Мы работаем! - бешено заорал Режиссер. Сережа исчез.
- Понимаешь, смерть... - Это уже было доверительное шептанье. - Я пытался даже переставить эпизоды; всунуть ее гибель в начало, перед первой сценой на экска... экс-ка-ла-торе, проклятое слово... Я все делал. И тут я пришел к выводу... сейчас ты меня убьешь... - И Режиссер прокричал: - Она не погибла! Только сразу не отрицай!
Он молчал. И Режиссер, все еще не решаясь на него посмотреть, заговорил скороговоркой:
- Она осталась жива. Финал другой. Мне рассказывали недавно эпизод... фамилии не называем... она изменила ему, а он ее любил, любил по-страшному... - У Режиссера в глазах были слезы, он легко возбуждался. - И когда он все узнал, ворвался к ней домой и ударил ее. И при этом любил! Смертельно! И вот во время драки у нее задирается юбка... И когда он видит... В этом правда! Жестокая правда! Старик, какой эпизод! Они катаются по полу и... А потом лупят друг друга... И опять... Дерутся и е...ся! Бац! Бац!.. Какой эпизод! Вот что такое - на сливочном масле!.. Я предлагаю финал - помнишь, они у тебя ссорятся перед финалом? И вот в результате бешеной ссоры они...
- Трахаются.
- О, если бы! Да кто же это нам разрешит?! Но намек! Священная неясность! Два тела... точнее, тени, силуэты, и они не в постели, а в небе, они летят, как у Шагала, над домами, над миром! И только обнаженные руки, женская и мужская, тянутся друг к другу - но тщетно... В этом смысл того, что ты написал! А твоя катастрофа в финале - это по-детски банально! - Режиссер развивал наступление. - И когда старый маразматик Соловейчик после читки задал вопрос: "Почему она погибла?" - я не мог ему ответить!
- Почему она погибла...
- Пока я не пойму надсмысл сей смерти - это всего лишь сентиментально! Карамзин! А мне дай сливочное масло! Миры! Пока я не пойму, я не могу снимать! Что ты молчишь?
Почему она погибла? И когда она погибла?
А тогда было только начало. Были просто солнечные дни, и ему нравилось, как она идет своей танцующей походкой, и как все оборачиваются ей вслед, и как она по-птичьи порывиста, и как радостно красива.
- Я не опоздала?
Она никогда не опаздывала. В крайнем случае, добиралась на микроавтобусах, на грузовичках, даже на поливальных машинах! Если в назначенный час у метро останавливалась какая-нибудь нелепая машина - это была она.
- Можешь меня чмокнуть в щечку. Нет-нет, чемоданчик не трогай. Я сама. Я потом как-нибудь нарочно устану для женственности и попрошу тебя понести... Что ты улыбаешься?
- Я не улыбаюсь.
- Нет, ты улыбаешься. У меня смешной вид, да? Просто у девушки в руках - два места: сумочка и пальтишко. Как я вышагиваю с тобой важно, ха-ха-ха! Нет-нет, чемоданчик не трогай!
Она боялась любой его помощи.
- Это не нужно девушке. Чтобы не мягчать. А то не заметишь и опять влопаешься в привязанность. А потом отвыкать трудно. Лучше подбадривать себя разными глупыми, грубыми словечками - опять же, чтобы не мягчать. А то хорошо мне - я плачу, плохо - реву, слезы у меня близко расположены, думаю я себе.
"Думаю я себе" - одно из выражений, которыми она себя "подбадривала". Другое - "ужасно".
По дороге ее посещали самые внезапные мысли, и тогда она вдруг вцеплялась в его руку и произносила, расширив зеленые глаза:
- Ужасно!
Но добиться от нее, что именно "ужасно", было невозможно. Она шла и молча шевелила губами - это она так беседовала сама с собой. А через несколько дней вдруг говорила:
- Знаешь, мне приснилось в ту ночь, что тебе стало плохо-плохо и ты остался совсем один, какой-то разорившийся, никому не нужный, "изгой", как говорит бабушка Вера Николаевна. И я тебя так жалею, ну до слез, а помочь почему-то не могу, не пускают меня к тебе... Представляешь, мы с тобой шли тогда - и я все это вдруг так отчетливо увидела!
Но все это она говорила ему потом...
В комнату весело ввалились все те же: Женщина с никаким лицом и радостный Сережа.
- Время, Федор Федорович!
Режиссер принял величественный и таинственный вид - такими иногда бывают женщины перед родами.
- Пора в павильон! Со мной пойдешь или здесь над финалом подумаешь?
- Над финалом я думать не буду. Финал будет прежний.
- Парень, так не пойдет. Я прошу тебя о минимуме - другие режиссеры вообще ничего не просят. Они просто не разговаривают с авторами, они их переделывают. - Режиссер распалял себя. - А я прошу! Я объясняю, почему меня жмет! А ты...
Когда напечатали его повесть, некая критическая дама, существо некрасивое и оттого, естественно, умное и злое, сказала, яростно улыбаясь:
- Милая повесть. Можно, конечно, писать и получше, но сейчас это необязательно. Восхитительна главная героиня - святая. Это своего рода новаторство. Последние удачные жития святых были написаны в пятнадцатом веке.
Он горячился и, стараясь оскорбить даму, заявил, что его повесть нелегко читать женщинам, столь разительно похожим на каракатиц. Он хотел ее обидеть... Зачем? Она была не виновата. Она никогда не любила. И ее не любили. Никогда. И оттого она была так яростно деловита и с такой страстью занималась уймой важных и серьезных вещей, которые в конечном счете оказываются такими неважными и несерьезными...
А она - любила. И поэтому повесть имела успех. Ему повезло с ней. Ему попалась прекрасная она. Это самое важное, если ты стараешься писать правду. А он тогда старался.
- Если хочешь знать правду - надо переписать полсценария! - прокричал Режиссер, уже стоя в дверях. Чтобы весь коридор слышал, как он управляется с автором. И как он несчастен. - Скажи что-нибудь! Роди!
- Пошел к черту.
- Пошел сам! Я не буду снимать! Снимай сам это дерьмо! Говенный святочный рассказ! И справедливо об этом писали!
- Зачем ты тогда взялся снимать?
- Потому что нечего было снимать! Понимаешь: не-че-го! А хочется! А нечего! А надо! Ам-ам делать надо!
- Федор Федорович, в павильоне-то заждались, - нежно сказал Сережа. Он любил скандалы.
- Я прошу тебя, парень, - сказал Режиссер покорно и тихо, - постарайся меня понять. И не надо со мной ругаться! А то тебе что - отряхнулся и пошел, а мне снимать! Посиди, подумай. И приходи.
- Мы в седьмом павильоне, - сказал Сережа.
И все они пропали за дверью.
Эту историю он считал святой для себя. Он обещал себе не разрешать никому прикасаться к ней. И когда зазвонили телефоны с киностудий (это было ему приятно, этого он ожидал), он с достоинством отказывался. Чем больше он отказывался, тем больше разжигались страсти - таков был закон. Прошло несколько лет, или несколько месяцев, как ему показалось (нет, по календарю все-таки несколько лет), и он забыл свое обещание и согласился. К тому времени он многое забыл из своих обещаний.
Дверь отворилась, и вошел Сережа. А может, и не Сережа. Может, двойник или тройник.
- Ну, как вы? - спросил лже-Сережа.
- Ничего.
- Ну, а вообще?
- Тоже ничего.
- Вот и хорошо... Сам просит привести вас в павильон. Пойдем с заднего хода. - И засмеялся.
И он понял, что это все-таки был Сережа.
В год, когда они встретились, она закончила среднюю школу и не попала в институт. Она куда-то устроилась на работу (ему так и не сказала - куда). Потом он узнал, что она занимается велосипедом, побила какой-то рекорд, ее включили в команду и все время возили на сборы и на соревнования... Но тогда она ему ничего не говорила об этом. Она почему-то стеснялась велосипеда. Он видел только, что она все время куда-то торопится, улетает, прилетает и снова улетает. Так они встречались, торопились, и рядом всегда было расставание.
В павильоне Сережа оставил его у дверей и ринулся вглубь.
Огни были погашены. Режиссер сидел у камеры и страдал.
- Привел, - сказал Сережа.
Режиссер даже не обернулся.
- Сережа, где текст? Где этот замечательный текст? Найди-ка эпизод "Длинный день".
Сережа протянул ему нечто грязное, исчерканное, и Режиссер углубился в чтение, даже забормотал текст себе под нос.
В том самом их длинном году был их самый длинный день. День, когда они были счастливы. Дай Бог один такой день в целой жизни. У него был этот день, так что ему уже ничего не страшно... Или - все страшно после такого дня.
- Я не опоздала?
В тот день она подъехала на грузовике.
- Я с аэродрома. Грузовичок подвернулся.
- Почему ты никогда не смотришь мне в глаза? Ты что, стесняешься меня? До сих пор не привыкла ко мне?
- Я, да?
- Нет, я.
- Ха-ха-ха!
- Ты знаешь, у меня завтра весь день свободный.
- Весь, да?
- А ты, конечно, занята?
- Ой, не тяни так противно слова. Занята, не занята... все в порядке.
- Нет, ну если ты...
- Все! Все! Свободна, и хватит! Представляю, как ты устаешь от моей глупости.
- Девушка сегодня очень красивая, думаю я себе.
- Ха-ха, издеваешься, ну все, буду молчать.
Режиссер (все так же, не оборачиваясь) начал читать вслух сценарий:
- "Я, да?.. Нет, я. Ха-ха-ха!.. Весь, да?.. Думаю я себе..." Боже мой, идиотизм! Идиотизм!.. Что у нас потом?
- Эпизод "Ресторан"! - веселился Сережа.
- Знаешь, я сегодня решила удивить красотой любимого мужчину - сама завилась и, чтобы не испортить прическу, просидела в кресле всю ночь. Ха-ха! Я когда в хореографический ходила, у меня был точно такой же случай... Слушай, а я ведь хорошо танцую! Сходим в ресторан какой-нибудь? Я хочу с тобой в ресторан.
- Актрису на площадку! - крикнул Режиссер.
- Актрису на площадку! - заорал Сережа.
- Репетиция со светом!
- Ставьте свет! - буйствовал Сережа.
- Столик не поменяли?! А я просил: поменяйте этот столик для ресторана! Поменяйте этот столик, похожий на гроб! Но здесь бессмысленно просить!
Они пошли тогда в "Прагу". Все было удачно - они выстояли очередь, заняли столик на двоих. Танцевала она божественно, и все ее приглашали, а она отказыва-лась.
- Давайте массовку! Танцующие пары! Массовка! - кричал Сережа.
- Не надо! Не надо массовки! Надо столик для ресторана сначала поменять! Если в следующий раз...
- Будет столик, - светло сказал Сережа.
- ...я повешу тебя тогда за твою верткую задницу!
На площадке появились несколько молодых людей крайне печального вида. Женщина с никаким лицом дала знак, и "танцующие пары" начали свой танец.
- Не надо сейчас танцев! Я должен сначала решить, что нам снимать! Говенный сценарий! Говенный столик! Жизнь не удалась!
Печальные молодые люди танцевали.
Он хотел ее поцеловать, когда они танцевали, но она отвернулась.
- Я поняла, что ты делаешь это оттого, что я нравлюсь другим...
Она все всегда понимала. Они много танцевали в тот вечер, а потом перед закрытием она исчезла на десять минут, заявив, что пошла причесываться, и вернулась, сияя круглыми глазами.
- Все. Идем домой.
В кулаке у нее был скомканный счет.
- Это я для независимости, чтобы легче было потом от тебя уйти...
Потом они пришли, и наступила ночь.
- Уберите пары! Пары уберите!
- Ребята, стоп! - орал Сережа.
На площадку уже вывели Актрису - очередная женщина с никаким лицом вела ее за руку... Люди здесь опасно двоились.
- Мы начнем снимать наконец? Я уже три часа на студии, - сказала Актриса.
- Если вы спешите - вам надо сниматься не у меня! Я не спешу! Эпизод "Ночь"! Пересъемка эпизода! Только ваш текст! Читайте текст, Сережа! У нас девушка спешит! Тишина в павильоне! Сережа! Я жду! Читаем вслух этот гениальный текст!
Сережа вынул очередной грязный ворох бумаги и объявил:
- Ремарка автора: "Она безумно и страшно раздевалась"...
- Как она раздевалась?
- Безумно и страшно.
- Дальше! Текст!
Сережа читал с выражением:
- "Только не засыпай! А то когда ты закрываешь глаза, я боюсь, что тебя нет, что ты умер. Я все время боюсь за тебя теперь. Нет, конечно, спи, ты устал... ну конечно, спи! У меня такая к тебе сейчас нежность, до слез, до самой боли!" Она шептала бессвязно, торопливо, слова сливались, она плакала..."
- Что она?
- Плакала. "Помнишь, ты мне сказал, чтобы я за тебя молилась немножечко. Потому что у тебя какие-то важные дела происходят... Я помаливаюсь все время, чтобы дела твои были великолепны... "Молись за меня, бедный Николка..."
- Кто молись?
- Бедный Николка. "Ужас! Ужас! И такая к тебе неж-ность! И жжет напропалую!"
- Чего жжет?
- Напропалую.
Режиссер развел руками и опустил голову на руки.
Она безумно и страшно раздевалась. И потом уже шептала ему:
- Только не засыпай! А то когда ты закрываешь глаза, я боюсь, что тебя нет, что ты умер. Я все время боюсь за тебя. Конечно, спи, ты устал... ну, конечно, спи! У меня такая к тебе сейчас нежность, до слез, до самой боли! Помнишь, ты мне сказал, чтобы я за тебя молилась немножечко, потому что у тебя какие-то важные дела сейчас происходят... Я помаливаюсь все время, чтобы дела твои были великолепны. Ха-ха! "Молись за меня, бедный Николка". Представляешь, летим мы на соревнования, высоко - и молитва девушки ближе к небу... Нет, серьезно, я все время о тебе вспоминаю. Кажется, я все-таки впаду с тобой в рабство. Но ничего, когда это случится, - сама уйду, вот увидишь... Ужас! Ужас! Ужас! И такая к тебе нежность! И жжет напропалую! А утром я всегда разговариваю с тобой... Ты улыбаешься?.. Ну-ка... - Она провела пальцем по уголкам его рта. - Меня не проведешь... ну не надо... А ты заметил, что я стала меньше хихикать с тобой? Потому что есть закон: если два человека связаны и один из них смеется - другой в это время плачет. Потому что они - одно целое. Поэтому теперь я на всякий случай хихикаю поменьше...
- Ну и что будем делать? - сказал Режиссер.
- Это вы мне? - спросила Актриса.
- Это я небу, - сказал Режиссер.
- Федор Федорович, а может, снимем ее голой? - веселился Сережа.
- Не надо голой! Голой не надо!
- Но вы сказали: у Бертолуччи...
- Не надо Бертолуччи! Бертолуччи нам не надо! Что у нас дальше?
- Эпизод "Утро понедельника".
Утром он проснулся и сразу увидел ее. Она стояла у стены, на нее падало солнце, и он подумал впервые: "А я ее люблю".
- Ты не останешься?
- Ты хочешь, чтобы я осталась?
- Ну, если тебе нельзя...
- Ой, ну при чем тут можно-нельзя...
- Да, я хочу, чтобы ты осталась.
- Хочешь, да? Ну тогда я, пожалуй, останусь...
- Я придумал! - сказал Оператор. - Грандиозный переход к утру! Значит, утром он просыпается, видит ее... так, да? - И он зашептал что-то на ухо Режиссеру. - Гениально, да? И сразу - парк...
- Главное - как можно меньше этого идиотского текста!
А потом был парк, жаркий весенний день, и она двигалась в этом солнечном дне... и солнце на его ладони, когда она по ней гадала, и солнце в уголочке ее рта, и ощущение радостного, длинного, уверенного счастья, потому что тогда он еще верил, что самое настоящее счастье еще только будет... а думать так - тоже счастье!
Он целовал ее, а она вырывалась и все говорила:
- Не надо! Ну что хорошего!
- Сережа, я вас жду! Текст!
- Но вы же сказали - текста не надо...
Режиссер сумрачно посмотрел на него, и Сережа начал читать:
- "К вечеру они остались без денег. Дело было перед стипендией. Они сдали бутылки, сосчитали всю мелочь и купили колбасы, хлеба и пива..." - Здесь Сережа остановился и грозно заорал в мегафон: - Пиво-колбаса для эпизода!
- Куплено, куплено, - сказала Женщина с никаким лицом.
Сережа разочарованно продолжил читать:
- "Они пили холодное пиво. Луч заходящего солнца пробил маленькую комнату. Красный шар грозно стоял над домами, но прохлада уже спускалась на город..."
- Так, - сказал Режиссер и начал прохаживаться вдоль стены. - Так...
На стене была народная надпись: "Начальник 2-го участка 3-го блока Вася - пидарас". Эту мудрость Сереже было велено закрасить под страхом смерти еще на прошлой неделе, но сейчас Режиссер ее не видел - его посетило вдохновенье.
- Так... - повторял он самозабвенно, - так... - И обратился к Оператору: - Значит - он смотрит на нее, а она, как всегда, торопливо отвернулась. Он дотрагивается до ее щеки кончиками пальцев. Она, не оборачиваясь, медленно начинает тереться щекой о его пальцы. Потом она отодвинулась и...
- Здесь написано: "Она не отодвинулась", - радостно сказал Сережа.
Она не отодвинулась, а все продолжала касаться щекою его руки.
- Знаешь, сегодня в парке я вдруг подумала: вот когда-нибудь мы станем с тобою старичками и будем вспоминать об этом дне... Глупость! Глупость! Ни слова умного не могу с тобой сказать! Что за черт! Без тебя я с тобою так великолепно разговариваю...
В тот вечер - в самый прекрасный их вечер - она много плакала. Плакала, когда он целовал ее и когда шептал ей что-то. А он никак не мог понять, почему она плачет.
- Ну что ты... ну все ведь хорошо... ну что? Что?
- Не знаю... Мне хочется почему-то, чтобы сейчас был снег... и я нырнула головою в этот снег, и только ноги мои оттуда торчат... жа-алкие...
Потом она вдруг вскочила и забегала по комнате, смешно мотая головой, смахивая слезы и приговаривая: "Надоело, надоело..."
Потом вдруг остановилась и добавила:
- Совсем сдает девушка, пора уходить от тебя.
- Прекрасно! - Режиссер торжественно обратился к Оператору. - Прекрасно! Все это фуфло, парк и все эти бутылки пива... всю эту муру...
- К черту! - догадливо сказал Оператор.
- Пива не надо! - прокричал Сережа.
А потом наступило их второе утро (утро понедельника), и самый длинный день закончился. Он не очень хотел ее провожать: ему нужно было идти в университет, и вообще... Конечно, он показал, что собирается ее проводить - снял плащ с вешалки.
- Нет-нет, не надо, я не хочу... Не хочу, чтобы ты меня провожал.
Он удивился. Он тогда еще не знал, что она чувствовала все, что происходит с ним. Потому что она его любила.
- Сережа, читай конец эпизода "Утро понедельника".
И Сережа начал читать - как обычно, с выражением, радостно издеваясь:
- "Она подошла к дверям, в дверях обернулась и засмеялась. Он так и запомнил ее - как она смеялась на фоне белой-белой в лучах солнца двери..."
- Когда ты позвонишь?
- Я не люблю звонить. По телефону все равно ничего толком не скажешь.
- Ну а как же?
- А я дам тебе сигнал. Как захочу тебя повидать, так сразу и дам...
Солнце падало ей в глаза. Она вынула темные очки, надела их и засмеялась:
- А то поймут, откуда я иду.
- Не понял: зачем у него там эти очки? - сказал Режиссер. - "Я дам тебе сигнал" - вот прекрасный конец эпизода. А потом она смеется.
- И мы сразу переходим на дверь, - подхватил Оператор. - На двери солнце, она долго жмурится... И - бац! - она уже бежит по двору, как в этом японском фильме... И ее счастливый, прекрасный пробег по двору...
- Очков не надо! - объявил Сережа.
- Репетиция! - закричал Режиссер.
- Актеры, на площадку! - уже орал Сережа.
Вечером он вернулся в пустую квартиру и просто задохнулся от нежности. Он взял ее полотенце, почувствовал ее запах и понял, что сейчас заплачет. Он не представлял себе - как он мог желать утром, чтобы она скорее ушла...
Всю неделю он ждал, что она позвонит. Но она не звонила. И только через десять дней он увидел на лестничной клетке привязанный к перилам воздушный шарик. А вечером она позвонила:
- Видишь, я не смогла не прийти. Я уже не могу делать то, что я хочу.
Они продолжали встречаться, но это были уже совсем другие, новые встречи. Он вдруг начал интересоваться, где она проводит время без него. И все время спрашивал:
- А где ты была вчера?
- Не важно, не важно...
Он узнал постепенно, что она уже не занимается велосипедом, ушла с курсов подготовки в институт и работает в Доме моделей манекенщицей.
- Хожу по язычку. Язычок - это место, где мы расхаживаем.
Он очень расстроился и начал страстно объяснять ей, какое это ужасное место - Дом моделей (хотя никогда там не был).
- Это вертеп!
- Я никогда, ничего не буду тебе рассказывать...
Он пришел в Дом моделей, уселся в заднем ряду, смотрел, как она выходила в ослепительном платье (туалет для новобрачных), и вдруг понял, чтґо у них изменилось: пропала та счастливая легкость, та радость необязательности...
Теперь он хотел все знать о ней, и злился, и ревновал, если не знал.
Актрису опять вывели на площадку.
- Надеюсь, мне хотя бы в минуту съемки скажут, что говорить! Вы все время меняете текст!
- Милая, хорошая, добрая, забудьте, что у вас дурной характер и слушайте сюда! - кричал Режиссер. - Значит, идете, идете, идете от него! И вдруг у вас будто вырвалось: "Я тебя люблю!" И все! Поняли? Люблю! И все! И никаких его идиотских слов! Репетиция!
- Тишина! - заорал Сережа.
- Тишина, - повторила Женщина с никакими лицами.
- Мотор!
- Кадр 333, дубль 1.
- Я тебя люблю!
- Стоп! Нет! Нет! - страдал Режиссер. - Соберитесь! "Люблю" - это главное слово человечества! Это - глыба! Ради этого слова - все! Все предательства, все подвиги! Ну! Ну, родная! Соберитесь!
- Просто я хочу знать, где ты сейчас работаешь. Это естественно.
- В Доме моделей.
- Врешь! Вчера я случайно зашел в Дом моделей...
- А я все думаю себе: кто такой знакомый в последнем ряду сидит каждый день...
- Но вчера мне сказали, что ты совсем ушла из Дома моделей! Мне наплевать, где ты работаешь, мне неприятно, что ты мне врешь!
- Есть такая передача - "Хочу все знать". Один мой знакомый называет ее "Хочу хоть что-нибудь знать".
- Меня не интересуют твои дурацкие знакомые с кретинскими фразами! Где ты проводишь дни? Где ты была, например, сегодня?
- Сегодня я ходила с одним человеком и покупала мыло его маме ко дню рождения. Он мой старый друг... и он попросил меня.
- Меня не интересует сегодня! Где ты вообще работаешь? Где? Где?
- На меня нельзя кричать, а то я уйду.
- Перестань паясничать! И перестань врать! Раз и навсегда! Я не хочу, чтобы ты... - он хотел сказать - "шлялась", - была черт знает где! Я не хочу слышать про твоих кретинских знакомых! Ты... ты...
Она тихо-тихо ахнула и зашептала:
- Как же? Ты что?
- Тишина!
- Попробуем еще раз снять!
- Мотор!
- Кадр 333, дубль 2.
И Актриса рванулась к камере:
- Я тебя люблю!
- Стоп! Назад! Еще раз! Съемка!
- Тишина в павильоне!
- Мотор!
- Кадр 333, дубль 3.
- Ну?!
Актриса не двинулась с места.
- Ну?! Ну?! - вопил Режиссер.
И, не выдержав, Женщина с никаким лицом истерически выкрикнула:
- Я тебя люблю!
- Стоп! Стоп!
Она плакала.
- Как же ты мог... Все правильно! Это мне за все! Ну конечно, если я с тобою, значит, я... Боже мой! Как ты обо мне думаешь! Спасибо! Будь я проклята! Спасибо тебе!
Ее било. Начался взрыв, рожденный из пустяка. Все, что накопилось, требовало выхода. Все, что молчало, распирало, - рванулось наружу. Она плакала страшно, горько, она кричала...
- Я тебя люблю! Еще раз! Начали! Съемка!
- Тишина!
- Мотор!
- Кадр 333, дубль 4.
- Я тебя люблю!
- Кадр 333, дубль 5.
- Я тебя люблю!..
- Я тебя люблю!..
- Я тебя люблю!!!
Он целовал ее, просил прощения и был счастлив, потому что понимал, что она его любит.
Она долго счастливо всхлипывала, потому что она тоже понимала, что он ее любит.
- Не буду я с тобою, клянусь. Сегодня мы в последний раз. Как же ты относишься ко мне? Ну что за дела такие! Все на меня кричат - мама, ты, бабушка Вера Николаевна, хоть удавись, честное слово!
Потом они лежали в кровати, и он спросил:
- Ну и где же ты все-таки работаешь?
Она засмеялась.
- Знаешь, что я сейчас вспомнила? В детстве мама меня наказывала - ставила в угол на коленки, на горох. Сколько я там простояла! Но зато так было хорошо, когда после всех слез мама меня прощала, и мы мирились. Помнишь, ты рассказывал про Руссо... Надо возделывать свой сад... каждый человек должен трудиться физически, только труд физиче-ский, тяжелый дает покой душе и верную точку зрения на жизнь... А еще ты цитату мне сказал из Толстого, помнишь?
Он с ужасом вспомнил. Да, он разговаривал с ней как с собой, то есть попросту размышлял вслух, и оттого говорил много бреда. Он забывал, что она ему верила, потому что думала: он знает. И еще он вспомнил, как однажды встретил ее в библиотеке Ленина с тетрадочкой под мышкой. Она попыталась спрятаться за колонну, но он извлек ее оттуда. Она все равно убежала, а потом объясняла:
- Я просто не была готова к встрече с тобой. Когда иду к тебе... мне надо немножко собраться. И вообще, я могу настраиваться только на что-нибудь одно...
Вот тогда он узнал у нее и про тетрадочку.
- Я после твоих разговоров всегда иду в библиотеку и читаю все, о чем ты рассказываешь. И записываю все это в тетрадочку... Я таких тетрадочек много исписала, я всегда их на ночь перечитываю - умнею...
- Ну и где же ты работаешь? - спросил он почти со страхом.
- Только ты не смейся, слово?.. Нет, ты скажи, скажи!
- Слово.
- Я устроилась землекопом в Ботанический сад. Там бригада, прекрасные люди, цветы сажаем. Представляешь: весна, дымок от костров... Ты посмотри, какие у меня стали руки... Хочешь, потру о щечку? Чувствуешь? Чувствуешь?
Потом она обнимала его своими новыми, шершавыми руками, и он с ужасом сказал вдруг:
- Я тебя люблю.
- Ну что, единственная, прекрасная... можно сыграть простую сцену: "Я тебя люблю"? Можно или нельзя? У вас было что-нибудь подобное в жизни?!
Актриса молча ушла из павильона.
- Нахалка! - сказала Женщина с никаким лицом.
- Отдохнем! - сказал Режиссер.
- Федор Федорович, - сказал Сережа, - по-моему, ей не нравится парик.
- Перерыв для всех! - сказал Режиссер.
Погасли юпитеры, и Режиссер подошел к нему:
- Маска, я тебя знаю. Я нашел гениального актера на роль контролера.
- Какого контролера?
- Я тебе не сказал? После первой ночи они у тебя гуляют по парку, так вот... Представь: они заходят в комнату смеха, а там контролер... Да ты не бойся, это ничего не испортит, иначе все получается нестерпимо сентиментально... Кстати, почисти жаргон. Ты видел Актрису. Ну можно с таким лицом произносить все эти "влопалась", бессмысленные междометия, идиотски переспрашивать и хихикать? Она отказывается играть!
- Она переспрашивала, потому что волновалась, потому что...
- Кстати, эпизод с Ботаническим садом мы все равно не успеем снять - ушла натура... Я его объединил с эпизодом в театральной кассе. Грандиозный получился эпизод! И то, что ей деньги не пришли - это такая правда!.. И эти твои грустные грузины в кепках... Ах, как хорошо!
В Ботаническом саду окончился сезон, и она устроилась в театральную кассу продавать билеты. Она с энтузиазмом рассказывала покупателям о спектаклях, объясняла, рекомендовала - и около ее кассы толпился народ и разгуливали толстые грузины в огромных кепках, введенные в заблуждение ее общительностью. В кассе у нее случились денежные неприятности, и она вскоре уволилась. И целый ряд вещей навсегда исчез из ее гардероба.
- Как так можно? Представляешь, подходит женщина, интеллигентная, с ребенком на руках, и говорит, что ее обокрали, а ей надо лететь с больным ребенком во Владивосток. И что она мне оттуда тотчас же вышлет... Нет, как так можно... Разве ты не поверил бы? Я ей отдала из выручки. А может быть, с ней просто случилось несчастье и она еще вышлет?
Но деньги так и не пришли, а так как адреса женщины она не записала, история эта осталась невыясненной.
- Кстати, я вспомнил ту реплику, - сказал Режиссер.
- Какую реплику?
- Ну ту, которую я хотел, чтобы ты вставил... Значит, она звучит так: "А существует ли любовь? - спрашивают пожарные". Хорошо, да? Почему смешно - непонятно, но хорошо. Да, еще... Эпизод с плащом я сократил. Очень сентиментально...
Да, еще с плащом... Наступила теплая осень. Она разгуливала - старое кожаное пальто через руку - в единственном оставшемся после театральной кассы туалете.
- Туалет - в нем куда хочешь: и во дворец, и на паперть.
Вся зарплата у нее уходила на бесчисленные мелкие подарки - ему, сослуживцам, маме. Она дарила ножички, торты, цветные клеенки, синтетических медведей, чай в коробках - и с трудом дотягивала до зарплаты. А в это время его важные дела наконец-то принесли результат - он получил третью премию за рассказ на конкурсе газеты "Труд". Он решил сделать ей подарок. В университетском общежитии по случаю ему продали белый французский плащ, и он с торжествующим видом принес плащ ей. И она заплакала.
- Как же ты мог! Неужели я такое ничтожество... неужели без французского плаща я - ничто? Я ведь с тобою без этого проклятого плаща... Не надо меня обижать, ладно? Слышишь? Не надо никогда меня обижать!
- Оч-чень сентиментально, - сказал Режиссер. - Как ты это дело любишь... Но все это мелочи. А с главным-то я от тебя не отстану, парень. - И добавил весело: - Почему она погибла?
- Как с гостиницей?
- Бродецкий занимается... Почему она погибла?
- Знаешь, я поступила в "Аэрофлот".
Там ее тоже очень уважали. Но она все чаще приходила печальная.
- Меня нет на свете! Что я есть, что меня нет - все равно. Я ведь абсолютно бесполезный человек. Я даже сходила в "Мосгорсправку". Я взяла о себе справку, чтобы удостовериться, что я - есть! Что ты молчишь?
В это время решались его важные дела, ему было не до нее, и он слушал все это невнимательно и вяло, давал какие-то советы... После его премии за рассказ на конкурсе газеты "Труд" она начала читать все газеты от корки до корки, все искала статью о его рассказе. И все удивлялась и обижалась, почему не пишут о таком интересном рассказе, о таком выдающемся литературном событии - о третьей премии на конкурсе газеты "Труд". Его рассказ она выучила наизусть и разговаривала с ним только цитатами.
- "На столе лежали два комочка - носки ребенка". Ха-ха! Комочки! Потрясающе! Комочки, комочки...
Однажды они шли по улице, она вдруг остановилась и сказала тихо и торжественно:
- Я чувствую - к тебе идут успехи!
Она и это почувствовала - в тот год у него было много успехов. Он все чаще встречался с ней днем, чтобы вечерами видеться с интересными и важными людьми. Люди эти прежде его не знали, и оттого, что теперь они его знали и даже встречались с ним, он пребывал в щенячьем восторге. Это древняя, достаточно обычная и много раз описанная история. И она со своей страшной интуицией уже все чувствовала.
- Приветик! Я на секундочку к тебе, очень спешу! Да и у тебя, наверное, тоже делишки?
Так она теперь говорила, приходя к нему на свидание. Она ждала, он молчал. Он был ей благодарен, потому что в это время он уже познакомился с другой. Другая была очень красива, умна и великолепно училась в университете. И вот это совершенство его полюбило. Он так был потрясен случившимся, что не успел даже хорошенько разобраться, полюбил ли он. Впрочем, это подразумевалось само собой. И это тоже древняя, достаточно обычная и много раз описанная история.
- У тебя кто-то есть. Только молчи! Ты когда ко мне прикоснулся... после нее... - Она засмеялась. - Я все поняла. Сразу. Я даже могу сказать, какого она роста. И какая у нее грудь. С интуицией у девушки все в порядке, это у нее вместо ума... Как осязание у слепых... Ты не грусти... я была готова к этому с первого денечка. Девушка держала себя в мобилизационной готовности. Это тебе...
Она протянула ему открытку. На открытке было написано "С Новым годом", изображен счастливо-лукавый кот, а под ним стихи о том, что этот кот - бархатный живот хотел съесть мышек в серых пальтишках, но они от него убежали.
- Кот - бархатный живот - это ты... С Новым годом, удачи тебе! Я буду помаливаться за тебя.
Но и на этот раз уйти она не сумела. Он несколько раз встречал ее у своего дома - она тотчас перебегала на другую сторону. Он понимал, что она нарочно так делает, чтобы он пошел за нею. Но ему не хотелось этого, и он делал вид, что не замечает ее. Тогда она написала ему отчаянное письмо и попросила увидеться.
Было тридцатое декабря. Он уезжал в Ленинград, где они решили встретить Новый год вместе с красавицей студенткой... Когда она позвонила ему и, задыхаясь, нехорошо спро-сила, получил ли он ее письмо, он, тоскуя, попросил ее прийти на вокзал (только не к поезду, а к метро - за час до поезда).
У метро в назначенное время ее не оказалось, и он с облегчением тут же пошел прочь. Тогда она вышла из-за колонны в своем старом кожаном пальто. Она вдруг показалась ему совсем некрасивой, даже какой-то неряшливой.
- Я оказалась твоим рабом... так не хотела, но оказалась. Не дай Бог тебе узнать, что я пережила... ты не выдержишь. Но я надеюсь, что в мире справедливости нет - и все у тебя по-прежнему будет отлично. Потому что я хорошо отношусь к тебе! Я понимаю, ты сейчас хочешь, чтобы я побыстрее ушла. Что делать, ты - нормальный человек и оттого мало что можешь понять. А надо бы, ведь ты писатель... Я желаю тебе... Я желаю тебе... Я... Я...
Она говорила еще что-то ужасное, но все это показалось ему тогда ненатуральным, истерическим, потому что тогда он ее уже не любил.
У поезда он встретил студентку красавицу и толпу университетских знакомых. Купили шампанское и сорок минут провели около поезда в празднично падавшем снеге, в шуме и разговорах. Когда поезд тронулся, он стоял у окна и рассеянно смотрел во тьму сквозь падающий снег.
И тогда он увидел ее. Она стояла на самой дальней платформе, у самого края. Стояла, видно, долго, и на голове у нее выросла огромная снежная шапка. Когда поезд проходил мимо, она подняла руку и махнула ему вслед.
Больше она не звонила и не писала. Встретил он ее только однажды...
В павильон вернулась вся толпа - съемочная группа.
Зажгли юпитеры, и опять осветился этот гигантский тусклый сарай с беспощадно обнаженными стенами, похожий на катакомбы. И совсем немножечко на ад.
И группа в беспощадном свете стала толпою забавных бесов...
Увидел он ее через два года на аэродроме. Он сошел с самолета и шагал к зданию аэровокзала, когда увидел ее. Она бежала навстречу по летному полю, размахивая спортивной сумкой. Она совсем не изменилась и снова была (как в тот летний день) радостной девочкой.
- Привет! - Она сказала это так, будто они виделись только вчера.
- Как ты живешь? - тупо спросил он.
- Живу. В институт поступила. Ты когда-то очень хотел, чтобы я поступила в институт. Я даже о тебе подумала, когда прочла себя в списке.
Ее окликнул мужчина у трапа самолета.
- Тренер волнуется... я вернулась в спорт.
- Знаешь... Помнишь, тогда ты сказала на вокзале...
- Тогда, сегодня, сказала, не сказала... Какое все это имеет значение? Все правильно. За грехи все это было, за никчемность. Жила гадко, для себя... А надо по-другому, милый... Видишь, сбылось: стоим мы с тобой уже два старичка и беседуем... А ты, кстати, не изменился - совсем мальчик в этих джинсах. Они тебе очень идут.
Тренер опять позвал ее.
- Тишина в павильоне!
- Мотор!
- Кадр 333, дубль...
- Я тебя люблю! - крикнула Актриса.
- Стоп!
- Надо идти. Удачи тебе!
- Послушай... - начал он. (Он уже не был тогда с красавицей студенткой.) - Послушай...
- Не надо, не надо... Все у тебя будет хорошо! Я ведь помаливаюсь за тебя - всегда... Я побежала. Побежала!
Она взбежала по трапу и, обернувшись, махнула ему рукой. И исчезла в самолете.
- Я все понял - почему не получается! Великолепная, это моя ошибка! Несравненная, это не надо снимать абстрактно! Будем снимать в его комнате! Осветите его комнату! Это утро! Там солнце!
И юпитеры осветили темную декорацию.
- Свет! Свет на дверь!
Господи, как все похоже... Это был угол его комнаты, так же стояли стулья и узкая кушетка у окна, и смешная фигурка на этажерке. И такое же солнце на стене - как в то утро... Страшно подглядывать из будущего на свою прошлую жизнь.
Режиссер подошел к нему:
- Парень, придумай реплику к эпизоду "Утро понедельника". А то как-то глупо: она уходит от него, машет ему рукой - и все. Это от бедности. Помучайся! Надо что-то очень простое... Подумай, родненький, пока мы тут ставим свет. Помнишь эпизод? Напрягись немного, а завтра уедешь, и снова у тебя будет море, а мы останемся тут вкалывать за тебя... Но главное за тобой: почему она погибла?
Почему она погибла?
Она погибла уже тогда, на эскалаторе, когда он увидел ее в первый раз. Как там сказано: "Мы все убиваем тех, кого любим. Кто трус - коварным поцелуем, кто смел - с клинком в руках". Но все мы убиваем тех, кого любим... Однако Режиссер был прав: это он придумал в повести. Она просто исчезла из его жизни. Он написал ей письмо, когда ему стало совсем плохо, но она не ответила. Он очень удивился - он знал, что она не могла ему не ответить.
Он пошел к ней домой. Дверь открыли и сказали:
- Такие здесь не проживают... Они уехали в другой город.
Когда он возвращался, он все вспоминал человека, отворившего ему дверь. Как странно был одет этот человек - в белой рубашке, перечеркнутой у горла старомодной черной бабочкой... как посмотрел на него, будто давно его ждал... как суетливо, страшно сказал про ее отъезд и как поспешно, будто боясь вопросов, захлопнул перед ним дверь.
- Такие здесь не проживают... Они уехали в другой город.
Наверное, это все ему показалось, но он никак не мог отделаться от ужаса и тоски. И еще он знал: если бы она была - она пришла бы к нему! Она почувствовала бы, что ему сейчас плохо, потому что она всегда знала про него все... И тогда ему все чаще стало представляться шоссе в горах, пылающий день и стайка велосипедисток. И поворот...
Он видел, как она лежала, схватившись за парапет, видел луч солнца на ее виске, и как кружилось колесо упавшего велосипеда... Он даже знал, что потом пошел дождь, смывая кровь с шоссе. Он так часто все это видел, что поверил в это...
- Сейчас автор скажет нам реплику! Актриса и группа - все мы внимаем! Тишина в павильоне!
С тех пор он влюблялся в женщин, которые были на нее похожи (точнее, вначале были на нее похожи - милая игра в Синюю птицу).
- Ну, автор! Давайте! - орал Режиссер. - Реплику! Любую! В эпизод "Утро"! На ее уход! Реплику! Автор!
Он засмеялся и сказал:
- "А существует ли любовь?" - спрашивают пожарные.
|
